Понимание

☼ метод, обосновывающий методол. автономию гуманитарных наук (“наук о духе”); П. противопоставляется объяснению (см. Объяснение) в естеств. науках (генерализирующей интерпретации фактов наблюдения в категориях общих закономерностей и стат. регулярностей).

Хотя отд. моменты П. обсуждались мыслителями уже в 18 в. — И.Г. Гердером, Дж. Вико (напр., т.н. “аксиома Вико”: “мы понимаем лишь то, что в состоянии сами проделать”), позднее — Шлейермахером, а также — представителями т.н. истор. школы (Л. Ранке, И.Г. Дройзен), однако как самостоят. теоретико-методол. проблема П. поставлена Дильтеем (см. Дильтей). Ее возникновение можно считать интеллект. реакцией на ограниченность антропол. модели Просвещения (“разумного эгоизма”, homo economicus) и крах телеологич. версий истории (прогрессистских или провиденциалистских, включая и гегелевскую систему спекулятивного идеализма). Дильтей, настаивая на самоценности и самодостаточности истор. и культурного мира, поставил перед философией новую задачу — построение системы познания, предметом к-рой стал бы “целостный человек во всем многообразии его сил” (“философия жизни” как ценностная основа изучения культуры). Познание в “науках о духе” должно было заново соединить теор. и практич. разум, разделенные Кантом; поэтому оно направлено не на выявление каузальных зависимостей и общих законов происходящего, а на осмысление индивидом собств. жизни. Путем самопознания и усвоения истор. знания (понимания творч. актов других, чужой душевной жизни, чужого мировоззрения) достигается автономия человека — его свобода от догматич. скованности существования, раскрытость полноте переживания жизни как предельной ценности. “Науки о духе отличаются от наук о природе тем, что последние делают своим предметом факты, данные сознанию извне, как феномены, дискретно. Напротив, первые имеют своим предметом факты, выступающие в сознании в качестве внутр. реальности, первичной и живой взаимосвязью. Природу мы объясняем, душевную жизнь понимаем”. Различие между ними не онтологическое, а методическое — естеств. науки предполагают и требуют исключения переживания субъекта, и, напротив, истор. и социальные науки — включения его в поток многообр., иррац. и никогда полностью не постигаемой жизни. Этот экзистенциальный акт переживания внутр. становления жизни сопровождается рефлексией свободы и дает возможность тем или иным образом квалифицировать феноменальность психического, постигаемого в интуиции, во внутр. созерцании и переживании. Поэтому Дильтей выдвигает интуицию в качестве третьего метода (наряду с индукцией и дедукцией). Гл. задачей науки становится интерпретация “значения” структурной взаимосвязанности разл. компонентов переживаний, к-рые могут включать и радикалы или части более общих систем (“культурных организмов”) — полит., религ., экон. и прочие структуры, а также “конгениальное” истолкование “манифестаций духа”, предполагающее “творч.” воспроизведение исследователем в своей душе “психич. состояний других индивидов” (по аналогии со своим предшествующим опытом).

Идея П. стимулировала методол. эмансипацию ряда наук и нормативных дисциплин, для к-рых чисто позитивистская Парадигма номологич. знания представлялась неадекватной, — истории, филологии, культурной антропологии, эстетики, педагогики, права. Ключевыми для них стали принципы герменевтики (см. Герменевтика), намеченные в поздних работах Дильтея. “Худож. понимание письменно зафиксированных жизненных проявлений мы называем изложением... Искусство изложения — основа филологии. И наука этого искусства есть герменевтика”. Подобная программа была принята новой философией, в частности, феноменологией (идея “жизненного мира” Гуссерля (см. Жизненный мир, Гуссерль) как основы взаимопонимания индивидов), фундаментальной герменевтикой Хайдеггера (онтологич. роль языковых структур), однако в позитивную науку в этом виде она реально так и не перешла, несмотря на значит. усилия, предпринятые по ее разработке Э. Бетти и, особенно, Гадамером.

Декларативной и неразвернутой оставалась прежде всего сама техн. сторона процедуры герменевтики, чему препятствовало ее психол. обоснование у Дильтея. Психологицизм вызвал резкую критику уже баденской школы неокантианства (см. Неокантианство), а позднее — и формирующейся социологии. Риккерт, разделяя идею методич. своеобразия истор. (идиографических) наук, настаивал на логич. характере П.: “Простое вчувствование всегда остается непонимаемым. Сфера понимаемого — сфера нечувств. состояний сознания, сфера логич. абстракций. Акт переживания... представляет собой “толкование” понятия переживания в его отношении к ценностям [культуры]”. Выход из ситуации, грозящей психол. солипсизмом, он увидел в необходимости ясного осознания методол. различий конструкций генерализации и общезначимости, к-рая представляет собой силу действия, проекцию ценностей культуры на истор. материал. Тем самым, он вывел проблематику П. из сферы психич. реальности душевной жизни. “Психическое никогда не может быть общим для многих индивидов... Там, где этим пренебрегают, там смешивают чувств. бытие с нечувственным, к-рое мы не воспринимаем, а понимаем (истолковываем)”. Эмпирич. (не догматич., не нормативная) наука должна принимать во внимание не всего индивида или многообразие проявлений его личности, а только ту доступную фиксации единицу поведения, к-рая охватывается понятием “действия”, чей смысл “культурно значим” (обусловлен силой общезначимых ценностей культуры, кристаллизирующихся в потоке исторически происходящего). Понимание смысла предполагает интерпретацию (см. Интерпретация), понятийные элементы, конструкции к-рой заданы логическим “отнесением” к культурным ценностям. Однако уже Трёльч указал на содержат. и теор. противоречия, вытекающие из риккертовской концепции П.: система ценностей, становящаяся основанием для истолкования культурных явлений и артефактов, расходится с идеей истор. изменчивости, непрерывной трансформации реальности. Попытки выхода из этой дилеммы, предлагающие дискретные предметные толкования культуры, напр., в духе космосов, служащих общим масштабом или контекстом для интерпретации отд. культурных обстоятельств, или их циклов (Шпенглер, Данилевский, Тойнби и др.), вызывали резкие возражения эмпирич. исследователей культуры — историков, социологов, упреки в метафизике или склонности к идеол. спекуляциям на тему социальной истории. Хотя нельзя отрицать относит. пригодность этих подходов для описания локальных культурных систем или сооб-в (в первую очередь — “примитивных” или традиц. культур), они оказываются совершенно не адекватными для изучения сложных, высокодифференцированных и гетерогенных по своему составу совр. обществ.

Психологицизм (в своих ранних версиях) в качестве концептуальной основы П., опирающийся на опыт наиболее очевидных и в этом плане — наиболее тривиальных смысловых взаимосвязей, сохранился только в тех гуманитарных дисциплинах, к-рые озабочены проблемами консервации культурного наследия, а не теор. инновацией, когнитивной строгостью, корректностью анализа, а именно: в филологии, эстетике, искусствознании, и в разл. версиях их философско-методол. обоснования (философии жизни, неогегельянстве (см. Неогегельянство), феноменологии, особенно ранней, герменевтике и др). Для более развитых в эпистемологич. отношении наук, перешедших к формализации своего предмета исследования, эти общие принципы были совершенно недостаточны.

Наиболее рац. решение этой проблемы дал Вебер, Макс, положивший принцип понимания в основу своей “понимающей социологии как эмпирич. науки о культуре”. Вебер соединил оба подхода — и Дильтея, и Риккерта. Предпосылкой познания он считал актуальное П., т.е. непосредств. постижение психич. состояний другого, основанное на нашем повседневном опыте и практич. жизни, возможность в фантазии, обученной повседневным опытом, внутренне воспроизвести мотивы и состояния других действующих лиц, учесть их в своем поведении. Однако такого рода П. не является достаточным для научного познания, поскольку оно определяет лишь самую общую вероятность и границы нашего проникновения в чужой внутр. мир. По мнению Вебера, интуитивисты (последователи Дильтея, феноменологи и пр.) смешивают два обстоятельства — психол. процесс переживания и логич. процесс П., знание о нем. Аналитич. единицей, с к-рой работает эмпирич. социальный исследователь, Вебер считает “социальное действие” (поведение в данном случае — слишком аморфная категория, с неопр. структурой и длительностью действия), т.е. такое действие, к-рое конституировано ориентацией на другого (учитывает реакции фактич. или предполагаемого партнера). То, что может пониматься, определяется им как “субъективно полагаемый [самым действующим] смысл” социального действия, типич., ценностно-нормативные структуры смысловой взаимосвязи социального взаимодействия (включая социальные ожидания, определения ситуации, мотивы действия). Чем более регулярны и упорядочены эти структуры социального взаимодействия, тем доступнее они для понимания исследователя. Внимание исследователя, т.о., сосредоточено не на актуальных процессах понимания (“со-переживания”), а на процедурах объясняющей интерпретации, истолкования этой смысловой взаимосвязи, построении логических конструкций социального действия (взаимодействия), позволяющих устанавливать в соответствии с задачей исследования (ценностным когнитивным интересом исследователя) те или иные зависимости между разл. компонентами структуры взаимодействия (причинные, функциональные и т.п.). Эффективность социол., истор., культурологич. анализа обусловлена способностью фиксировать и концептуально разрабатывать разл. формы социального действия, каждое из к-рых представляет собой типол. конструкцию реально наблюдаемых актов социального взаимодействия. Ни совр. Веберу, ни последующая социология (тем более другие дисциплины) оказались не в состоянии отвечать веберовской программе социальных наук; имело место значительное упрощение и вульгаризация его методол. концепции. Из всего множества описанных им форм социального действия известность получила лишь четырехчленная типология социального действия: целерац., ценностнорац., традиц. и аффективное действие, к-рыми фактически сегодня и исчерпывается арсенал совр. социальных наук. Два последних, по его мнению, представляют собой предельные случаи понимаемого действия. Наиболее доступно для адекватного П. и объяснения — целерац. действие (субъективно полагаемый смысл к-рого структурирован мотивом достижения целей при четко опр. и сознаваемых средствах, учете побочных обстоятельств и последствий достижения целей — наиболее характерная для институционализированных структур рациональности модель поведения, напр., экон. или когнитивная деятельность, поведение в формальных бюрократич. организациях и т.п.). Конструкция именно этого типа действия, “свободного” от разл. рода “иррац.” возмущений и факторов, культурных условностей (идеологии, коллективных лояльностей и солидарности, аффектов и т.п.), легитимирована обществ. сознанием Нового времени как “естеств.” модель человека и предписывающая норма П. его действий (хотя сам по себе этот тип действия представляет собой случай предельной институциональной упорядоченности поведения). Кроме Вебера вопросами концептуализации форм социального взаимодействия (и соответственно, П.) был озабочен лишь его современник — Зиммель, выдвинувший на первый план задачу аналитич. описания П. сложных, “возвратных” структур культурного поведения, смысл к-рых предполагает образование норм и правил действия партнеров в ходе самого взаимодействия, процедуры согласования их и принятия обоими партнерами (такие, как эстетич. действие, мода, творчество, кокетство, закрытое об-во и т.п.).

В дальнейшем интерес к проблеме П., характерный для периода формирования и конституции социальных наук, выдвижения новых парадигм социального знания, начинает угасать. Уже в феноменологич. социологии Шюца и его последователей (этнометодологов) структура П. редуцируется до учета взаимности перспектив акторов, процедур типизации конструкций реальности, выступающих рамками П. Сама проблема при этом теряет теор. комплексность: связь “понимания” с вопросами типол. методов, с рациональностью и ее структурой, ролью теор. ценностей в структуре научного объяснения и др. В наст. время апелляция к проблематике П. в социальных науках — социологии, экономике, истории, культурной антропологии и др. — носит уже чисто ритуальный, истор. или пед. характер. Вместе с тем, философско-методол. кризис в естеств. науках, обозначившийся как гетерогенность научных парадигм, сопровождался ростом интереса к выявлению смысловых структур, интегрирующих корпус теор. знания — культурных, риторич., аксиоматич. и самоочевидных оснований языка описания и объяснения, а соответственно, признанию конститутивной значимости актов П. в совр. эпистемологич. практике.

Лит.: Ионин Л.Г. Понимающая социология. М., 1979; Гудков Л.Д. Метафора и рациональность как проблема социальной эпистемологии. М., 1994; Dilthey W. Gesammelte Schriften. Bd. 1. Lpz, 1922; Bd. 5. В., 1924; Bd. 7. Stuttg.; Gott., 1963; Schelting A.v. Max Webers Wissenschaftslehre: Das logischen Problem des historischen Kulturerkenntnis. Tub., 1934; Rickert H. Unmittelbarkeit und Sinndeutung. Tub., 1939; Bollnow O.F. Das Verstehen. Mainz, 1949; Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Grundzuge einer philosophischen Hermeneutik. Tub., 1975; Hermeneutik als Weg heutiger Wissenschaft. Salzburg; Munch., 1971; Verstehende Soziologie: Grundzuge und Entwicklungstendenzen. Munch., 1972

Л.Д. Гудков.Культурология ХХ век. Энциклопедия. М.1996